Здесь были бы драконы

Я был где-то к югу от чего-то, к северу от чего-то еще, к востоку от всего и к западу от ничего. Идти меня заставляла какая-то глупость, никак не оставлявшая меня в покое. Я уже несколько недель бродил по равнинам, вдоль бесконечно прямых дорог и следов, разрезавших начищенные до блеска насилуемые ветром ячменные поля в желтые океаны, по которым плавали низкие черные корабли с рабским грузом домашней птицы без клювов, с гигантским количеством гормонов, химически откормленных для барабанных палочек, бутербродов и деликатесов.
Я совершил какую-то ошибку. У меня было смутное представление о том, что мой мир, окруженный и разграниченный дневниками, предельными сроками, телефонами, газетами, электронной почтой, банковскими ставками, счетами, налогами, арендой за дом; подробности и описания все усложняющихся ценностей, может быть всего-навсего моим творением. Близко к этому пониманию было ощущение, что всё это существование явно кем-то написано, и просто убрав себя из него я смогу открыть настоящую реальность, черты которой были для меня с моими затуманеными чувствами раньше невидимы. Некоторое время меня приводили в замешательство карты: края листов подсказывали неизвестные территории, но все время находился следующий лист, разрушавший созданные моим воображением тихие не населенные людьми места, не оставляя ничего для воображения. Иногда мне хотелось оказаться в другом времени, когда за границами заканчивалось бы известное, когда цивилизация выродилась бы в пустые места, поклонявшиеся неизвестному; здесь были бы драконы. Просматривая однажды утром отдел карт в местом книжном магазине, я сначала был раздражен, а затем заинтригован отсутствием страницы 134. Я зашел в другой книжный магазин. И там страницы 134 не было. Я был в восторге. Для полной уверенности я проверил библиотеку, страницы 134 там также не было. Больше всего мне хотелось попасть в область, для которой не было карты. Я представил, как дороги становятся похожими на следы, небрежно раскиданные по земле, запутанные, как паутина. Деревья стали больше, ограды одичали, контуры далеких гор пробивали совершенное небо. Но прежде всего я не видел ни людей, ни животных, ни птиц.
Я изучил страницу 156, к югу от места, где собирался осуществить свою туманную мечту. На странице 156 было много мест, куда можно было бы податься, но так как я видел, где они были, мне не хотелось туда ехать. Единственное место, блтже остальных расположенное к 134, называлось Бангей. Составив головоломку из путешествия пешком, поездом и автобусами с небольшим вступлением такси, я добрался до пункта, находившегося, наверное, в нескольких ярдах к югу от страницы 134. Жуть, но дороги на север не было. Мне не хочется утомлять вас подробностями этого ужасного времени, разве что стоит уточнить, что пока все было плохо, было еще и скучно. Вероятно, самая плохая штука, связанная со страницей 134, была прямолинейностью дорог, а еще то, как некрасиво они уходили к плоскому и далекому горизонту. А может быть, худшим были быстрые джипы, за их рулями сидели маленькие люди, которые, прожив на 134 всю свою жизнь, могли смотреть только прямо, как дороги. Первое место, которое я нашел, называлось Дитчингем. После этого я проходил Сивинг, Броук, и Борингленд. Они не были похожи на паутины; не было ни дереьев, ни оград, ни гор. Если быть снисходительным, следовало бы добавить, что не было ни птиц, ни зверей, а немногочисленные люди были невысокие, сгорбившиеся над рулями огромных джипов, смотрящие вперед. Мой автостопный палец устал от безработицы. Также было много неба, на нем оставляли следы частые реактивные самолеты. Я представил, как самолеты растворяются, когда перелетают границу воздушного пространства 134 и 156 страниц, но это был единственный повод для удовольствия. Хотя и удовольствие было мизерным.
Я пошел в направлении, которое, как казалось, ведет к морю, хотя, разумеется, без карты я не мог быть уверен ни в чем географическом. Спустя почти неделю после этого нарастающе неприятного путешествия, я добрался до начала этой истории.
В этот день я решил, что с меня хватит. Я подумал, что был вторник. Вторник для меня никогда ничего особенного не значил, а тот вторник значил еще меньше. Моя память, к тому времени надоедливый попутчик, напомнила мне о дневниках, крайних сроках, телефонах, газетах, электронной почте, банковских счетах, налогах, а также о плате за жилье. Я попытался наделить свой палец какой-нибудь волшебной автостопной силой, но джипы все равно продолжали проезжать мимо, и я начал беспокоиться, существую ли на самом деле. Хелл Коммон, последнее поселение, которое я прошел, было на расстоянии миль позади меня, и у меня не было понятия, когда я доберусь куда-нибудь с железнодорожным вокзалом. Или с автовокзалом. Или с автобусной остановкой. Или с офисом такси. Стало тихо, и я начал надеятся на то, что пролетающий самолет разрежет утреннее небо. Тем вечером я дошел до места, с более, как мне казалось, приятным ладшафтом, тропинки внезапно стали извиваться и тонуть между заборами по мере того, как опускалось солнце и остывал воздух. Рюкзак был тяжелым и давил на обгоревшие плечи, и было ясно, что скоро мне придется искать место, где можно разбить палатку. На краю пологого спуска я увидел темный лес на расстоянии около мили впереди. Я решил, что именно там и проведу ночь. Лес начинался на развилке тропы, где в тени багровых сумеречных деревьев прятался небольшой домик. У ворот стоял, как мне показалось, сгорбленный годами человек, он держал косу, и ее лезвие слегка покачивалось над его головой.
Он смотрел прямо, к чему я привык; но также прямо на меня, что было для меня новым ощущением. Я пробормотал какое-то односложное приветствие, на которое не следовало обращать внимания, что с ним и произошло. Я продолжил путь в прохладную тень деревьев, растущих с одной стороны тропы. Предыдущими вечерами я шел до тех пор, пока не пропадал из возможного вида кого бы то ни было перед тем, как свалиться с тропы в примеченное для лагеря место, и то же самое я сделал и сейчас. Я протиснулся в узкую щель колючего подлеска, выбрал путь в спутанных кустах ежевики, и оказался в лесу один. Это был самый тихий лес из всех, в которых мне доводилось бывать. Он создавал впечатление мертвого, несмотря на то, как выглядел снаружи. Плотные листья стремились к небу от преобладающего ощущения смерти его внутреннего содержания. Отмершие листья и ветки хрустели под моими ногами как куриные кости. Птиц не было, и это сбивало меня с толку. Откуда взялось то, что стало лепешками из перьев, на которые я наступал на дорогах 134? Ни в одном из тех мест, где я останавливался. И точно не отсюда. Здесь не было ничего.
Я совершил какую-то ошибку. Какую-то... ошибку. Наступила ночь. Я уже ничего не мог делать, кроме как распаковать палатку, поднять ее, и вползти внутрь. На большее не хватило сил. Из-за того, что я не мог расслабиться, я не мог заснуть, я не мог думать ни о чем, кроме далекого, утихшего звука камня, точащего лезвие, медленно вращающееся над головой чего-то, что могло оказаться человеком, который таращился прямо на меня. Мне показалось, что я слышу, а может быть, я и слышал хрустящие куриные кости и ржавые ворота, жалобно скрипевшие на измученных петлях. Я лежал в спальном мешке в одежде, в ботинках, глядя перед собой, беззащитно фиксируя звуки своего дыхания, пробужденный ужасом, в месте, которого нет на карте, которое находится за пределами видимого и вдали от человека.
Я начал тихо молить о рассвете. Деревья, тощие в их обнаженной хрупкости, обрушились вниз, смывая хрупкий каркас моей палатки. Был слышен какой-то гротескный далекий звук шагов, или шум, который я не мог понять. И, время от времени, но не переставая, медленный, таящийся резкий скрип ворот, открывающихся и закрывающихся в скрытой темноте сумрака ночи. Может быть, звук сам складывался в форму моего имени, перекручивался и искажал свой голос в пугающую пародию моего имени, моих идей, моих планов и моего будущего. Может быть, проскользнувший в палатку звук образовывал подобие звука шагов или звука заточки острия, или погони, или ложного представления невозможности побега. Может быть, он там, где я все еще лежу, закутанный в хрупкую вымышленную защиту против того, что я больше всего хочу; чертов район, который находится за картой, без людей, без птиц, утративший животных, где небо вырывается из земли, и где я пойман навсегда, засохшее с прошлой недели насокомое, пойманное в забытую, пыльную паутину в уголке того места, куда никто никогда больше не придет.